Я росла в Ленинграде 80-тых.
По вечерам мой папа включал шипящий и булькающий приемник для ритуального прослушивания "вражеских голосов".
Я помню, когда мне было лет 5 или 6, я, посмотрев программу "Время", в которой показывали голодных африканских детей, радостно воскликнула: "Как же мне повезло, что я родилась в СССР. "
"Ну не совсем. Не все так прекрасно, как хотелось бы" — задумчиво ответил папа.
Брежневские двушки были невелики, поэтому скрывать ежевечернее шипение Голоса Америки было сложно и папе пришлось рассказать мне про Там и Здесь. Помню, что история показалась мне совершенно сказочной.
Меня посвятили в Тайну, которую, возможно, не рассказывали другим детям. Однако, атмосферы доверия между мной и родителями не было.
Они постоянно повторяли: "Никогда не говори в школе о том, что ты слышишь дома. Дома — одно, в школе — другое".
Так я и росла.
Собственно, атмосфера исключительности, тусовок, куда не пускают других (из страха, от недостатка мест, по множеству других соображений) преследовала меня все детство.
В балетную школу брали не всех, а только тех, кто соответствует определенным физическим параметрам.
В музыкальной школе проверяли наличие слуха.
Во многих институтах проверяли правильную национальность (это помимо экзаменов).
Не говоря уже о тотальном советском дефиците: у одних есть туалетная бумага, другие вытираются газетой.
Один ребенок едет со своей семьей на собственную дачу на машине, другой сидит в полуподвальной коммуналке с пьяным папашей и орущими соседями.
У одних детей джинсы и жевачки, а у других туфли, изготовленные на заводе скороход и брюки "Ну погоди!" (у меня такие брюки были в детстве).
После перестройки различия никуда не делись. Напротив, общество еще жестче и тотальнее разделилось: у одних на столе появилась красная икра и заморские напитки, у других не стало хлеба.
Но в обществе на некоторое время возникла иллюзия открытости: говорить можно было с кем угодно о чем угодно. Печатали, показывали, снимали, ретранслировали все, что кому -то придет в голову. Не нужно никаких согласований, разрешений, подписей.
Не нужно примыкать к какой-то специальной тусовке.
Занудному комментатору могут не ответить на коммент в ЖЖ, но не дать читать чьи-то посты — такое сложно представить!
Затем случилась цензура и коммерциализация ЖЖ.
Потом появился файсбук и другие соц.сети, увеличились фильтры и заслоны. Паралелльно рос и ширился мультимедийный интернет с картинками и видео.
Интернет не требущий чтения, вникания, воздействующий на нас образным рядом.
А постепенно стало понятно, что все социальные медия, да и шире весь наш гугловский интернет, родившийся как результат вакханалии на ньюйоркской бирже, существует в основном для того, чтобы воссоздать худший вид совкового контроля над населением.
Как вам контроль, при котором вражеские голосам можно будет глушить на подходе не просто в каждую страну, город или улицу и даже не в каждый дом, но к каждому конкретному человеку.
"Они" будут заранее знать кто, когда и что именно хочет послушать. Будут понимать, какой
категории граждан можно подсунуть суррогат, а какую категорию следует перевоспитывать более жесткими методами.
Уже почти в каждой стране появляются сети, созданные энтузиастами для своих: где нет прослушки, нет цензуры, где данные шифруются.
Понятно, что такие сети вынуждены быть элитарными.
И опять все вернется к ситуации 80-тых в СССР, когда люди делились на тех, кого "пустили" и тех, кто не был допущен.
В такой ситуации, образы — лучший язык для того, будущего, которое уже наступило.
Я начинаю заниматься своими illustrated novels.