Берлинская витрина с журналами времен, когда здесь жил Набоков.
Здесь и дальше фотографии Даны.
В конце 80-тых в России все принялись читать Набокова.
В 1987 я покупала книги Набокова в подпольной типографии по адресу Гатчинская улица дом 9,
Два молодых человека, заполучив печатную машинку и некоторое количество копировальной бумаги,
организовали производство и распространение нелегальных книг.
Только сейчас я понимаю, насколько адовый это был труд — перепечатать на машинке «Дар»!
Читать тоже было не легко. Мне по бедности доставались третьи-пятые копии, в которых буквы уже почти исчезали.
Иногда нужно было догадываться, что там на самом деле написано и дописывать драгоценные слова,
на случай повторного чтения.
Я подписывала синей ручкой.
Еще я писала заметки на полях.
Чтение Набокова, тем более, в таком постановочном контексте, превращалось в религиозную практику.
Его насмешливый аристократический русский язык, безошибочность литературных комбинаций, у меня 18 летней, вызывали настоящий экстаз.
Чуть позже мой личный роман с Набоковым завершился.
Для многих набоковские тексты проложили дорогу к фальшивой настольгии по
«прекрасной дореволюционой империи, разрушенной грязными гегемонами». Его изощренный русский язык понимался как
гимн элитарности.
Сам то Набоков всю жизнь вкалывал как проклятый, учительствовал, сочинял для газет шахматные задачки.
Женился на еврейке-секретарше, а не на томной даме из большого света или заводчице.
Семья Набокова бедствовала и переезжала чуть ли не каждый год из одной коммуналки в другую.
А написанные в Берлине русские романы Набокова, прежде всего — антифашисткие.
Думаю, что реального Набокова его постсоветские поклонники определили бы как лузера.
С одной стороны, как рассказывал нам Курицын, привязка к месту в текстах Набокова была абсолютная.
Поэтому то так интересно было ходить по Берлину, следуя маршрутам его героев.
С другой стороны, Набоков всю жизнь совершал поломничество к потерянному раю.
Мой любимый роман Набокова — «Подвиг».
Под катом еще фотографии с экскурсии и идеальный, на мой взгляд, пример описания местности из текста Набокова.
Надъ маленькой, узкой кроватью, съ бeлыми веревчатыми рeшетками по бокамъ и съ иконкой въ головахъ
(въ грубоватой прорeзи фольги — лаково-коричневый святой, а малиновый плюшъ на исподe подъeденъ не то молью,
не то самимъ Мартыномъ), висeла на свeтлой стeнe {10} акварельная картина:
густой лeсъ и уходящая вглубь витая тропинка.
Межъ тeмъ, въ одной изъ англiйскихъ книжонокъ, который мать читывала съ нимъ,
— и какъ медленно и таинственно она произносила слова, доходя до конца страницы,
какъ таращила глаза, положивъ на нее маленькую бeлую руку въ легкихъ веснушкахъ и спрашивая:
«Что же, ты думаешь, случилось дальше?» — былъ разсказъ именно о такой картинe
съ тропинкой въ лeсу прямо надъ кроватью мальчика, который однажды, какъ былъ,
въ ночной рубашкe, перебрался изъ постели въ картину, на тропинку, уходящую въ лeсъ.
Мартына волновала мысль, что мать можетъ замeтить сходство между акварелью
на стeнe и картинкой въ книжкe: по его расчету, она, испугавшись, предотвратила
бы ночное путешествiе тeмъ, что картину бы убрала, и потому всякiй разъ, когда онъ въ
постели молился передъ сномъ (сначала коротенькая молитва по-англiйски —
«Iисусе нeжный и кроткiй, услышь маленькаго ребенка», — а затeмъ
«Отче Нашъ» по-славянски, при чемъ какого-то Якова мы оставляли должникамъ нашимъ),
быстро лепеча и стараясь колeнями встать на подушку, — что мать считала недопустимымъ
по соображенiямъ аскетическаго порядка, — Мартынъ молился о томъ, чтобы она не
замeтила соблазнительной тропинки какъ разъ надъ нимъ. Вспоминая въ юности то время,
онъ спрашивалъ себя, не случилось ли и впрямь такъ, что съ изголовья кровати онъ однажды
прыгнулъ въ картину, и не было ли это началомъ того счастливаго и мучительнаго путешествiя,
которымъ обернулась вся его жизнь. Онъ какъ будто помнилъ холодокъ земли,
зеленыя сумерки лeса, излуки тропинки, пересeченной {11} тамъ и сямъ горбатымъ корнемъ,
мельканiе стволовъ, мимо которыхъ онъ босикомъ бeжалъ, и странный темный воздухъ,
полный сказочныхъ возможностей.
экскурсанты
Замечательный Слава Курицын
Машенька в бронзе