Посетили с Беней заседание суда по двум делам, открытым в «семейном» отделе его отцом.
Первое дело: отец требует, чтобы суд назначил для него принудительные поднадзорные встречи с ребенком (принудительные для ребенка, поднадзорные, потому что ребенок отказывается встречаться с отцом один на один).
Решение — встречи назначены.
Беня, однако, на эти встречи категорически ходить не хочет, как не хочет вообще с отцом общаться.
В суде мне заявили, что если я не смогу обеспечить посещение ребенком выше указанных мероприятий, организованных «для его же пользы», то за ним придет полиция и поведет его на встречи с отцом под конвоем.
«Пока,» — доброжелательно заявила мне судья, -«мы не будем об этом говорить ребенку и понадеемся на то, что вы, как мать, устроите все без проблем.
Однако, если этого не случится, то у нас есть и другие меры воздействия».
Второе дело, возбужденное отцом — вопрос о правомерности родительских прав (моих).
Отец ребенка предполагает, что ребенок отказывается от общение с отцом исключительно под негативным воздействием матери. Это может означать только одно: ребенок травмирован наущениями матери, отрицательно влияющими на его психику. Государственные органы должны, по мнению отца, немедленно принять меры и начать экспертизу материнской адекватности, а также оценить возможно ли продолжение ею исполнения родительских обязанностей.
При этом сам отец никогда не предлагал себя в качестве основного родителя, не платит денег на содержание ребенка и, в целом, интересуется ребенком достаточно формально.
В течении 2ух часов, социальные работники объясняли мне, что я — опасный для ребенка человек, что нормальный ребенок не будет отказываться от встреч с отцом, что моя задача организовать и наладить общение между отцом и ребенком (плюс ко всем другим задачам, которые я должна решать без участия отца — «а кто сказал, что материнство — это просто?»).
Беню вызвали в суд для разговора с судьей и сотрудниками социальных служб, который продолжался около 40 минут.
Ребенок вышел из кабинета рыдая. Не плача, а именно рыдая. По его словам ему объявили, что его мнение не играет никакой роли, что уже все давно решено, что он обязан встречаться с отцом, вне зависимости от того, что он по этому поводу думает и вообще, чтобы он не придумывал про то, что его кто-то когда-то бил. Может быть разок подшлепнули или прикрикнули, но не более.
Беня остался в полной уверенности, что суд обладает властью не просто конвоировать его на встречи с отцом, но и посадить в специальный детский лагерь-тюрьму, про который он прочитал в книжке (и посмотрел поставленное по этой книжке кино). В лагере над детьми разнообразно издевались и заставляли рыть какие-то канавы.
Под давлением Беня согласился посещать встречи с настойчивым родителем и с ужасом признался, что под конец разговора готов был согласиться абсолютно на что угодно.
Еще он сказал: «А что ведь мой папа может сделать с нами, что угодно?» Я так и не поняла, что он имел в виду — власть отца, которую он теперь считает безраздельной или то, что у его отца нет никаких моральных ограничений и он может позволить себе делать что ему вздумается.
Во время суда я смотрела на Ноэля. Когда судья объявила, что конвоировать ребенка с полицией на встречи с отцом — это нормально, я все ждала, что он наконец-то остановит весь этот кошмар,но нет — он выглядел удовлетворенным, благодарным и даже торжествующим.
Может ли разумный человек рассчитывать на восстановление отношений с ребенком, которого притащит на встречи полиция? Мало вероятно. Но ему отношения-то и не важны.
В каком то смысле я чувствую облегчение.
Я очень ясно осознала, что имею дело с системой.
А это уже понятная задача.