фото нашла здесь

Гройс по отношению к российской (да и не только) культуре играет роль независимого наблюдателя. Как будто вот все тут стараются, из кожи вон лезут, чтобы заслужить его одобрение. А он так снисходительно, доброжелательно, но строго оценивает, кто его стоит.

Пока еще не нашла видео его выступления на ассамблее в Москве и читаю интервью Сапрыкину.

Любопытнейшее наблюдение про фундаментализм:

 в 60-х годах была же огромная волна религиозного возрождения в России. В Петербурге, где я жил, — даже больше, чем в Москве. Тогда, например, современное искусство, радикальная поэзия, модернистская поэзия, постмодернистская поэзия выступали в очень тесной кооперации с религиозным возрождением. Это была одна и та же культурная и человеческая среда. У меня были дружеские отношения со всеми самыми радикальными представителями христианской идеологии. И вдруг это разошлось в разные стороны. Ни тебе Соловьева, ни тебе Бердяева. Русское религиозное возрождение исчезло. Вся проблематика Флоренского, который, как известно, преподавал во Вхутемасе, — все исчезло. Для меня, например, интересно то обстоятельство, что огромная традиция сотрудничества церкви с модернистским и авангардным радикальным искусством, которая была в России очень развита в конце ХIХ века и вплоть до 1930-х годов, а потом снова имела место в 1960-х — начале 1980-х годов, ее как корова языком слизала. Ну, интересный факт! Для меня, например, выявление этого факта стало интересной характеристикой современности.

— Насколько это особенная для России история? Не происходит ли деинтеллектуализация религии вообще во всем мире? Если мы посмотрим на американский протестантизм, который подпитывает неоконсерваторов, Tea Party и так далее, — там же тоже не чувствуется связи с какой бы то ни было интеллектуальной религиозной традицией. Это тоже абсолютно плоская вещь — такие же бородатые мужики, которые не подозревают о существовании Флоренского.

— Ответ — однозначно да. Это та плата, которую платят различные религиозные деноминации за их переопределение в современном политическом пространстве. Проблема заключается в том, что господствующая версия, например, современной исламской теологии — потому что все пошло с ислама, на самом деле, — она не то чтобы отрицает, она практически вычеркивает всю огромную теологическую традицию ислама. Политический ислам базируется на прямом понимании Корана. То же самое в Америке: во многих радикальных церквях убрали даже крест, даже Библию. Явление Христа возникает только в экстатическом совместном переживании, которое не имеет никаких материальных или исторических опосредований. Церковное пространство создается таким образом, что оно вообще не маркировано как церковное. Эта реинтеграция религии в медиально-массовое пространство, в пространство массовой культуры связана с ликвидацией теологической традиции. Единственные, кто сопротивляется, — это католическая церковь. Они борются зубами и ногтями против этого. Но все остальные — полностью на этой волне. И мне кажется, что это интересно. Мне кажется, что в этом тоже есть какая-то современность. Фундаментализм — это, конечно, современный феномен. Ветер современности снес историю, все исторические постройки — остался один фундамент и, соответственно, фундаментализм. Это продукт современной логики разрушения исторических традиций.

— А что остается-то в итоге? Какая-то обрядовая сторона, ритуальная?

— Даже не обрядовая и не ритуальная — обряды и ритуалы тоже забыли. В итоге остается ощущение принадлежности к чему-то и не принадлежности к чему-то другому. То есть некий достаточно абстрактный и одновременно социально эффективный способ организации повседневной жизни. Это все упирается в повседневную жизнь. Я хожу в те места, куда ходят другие исламские фундаменталисты и не ходят остальные люди. Я покупаю в этих магазинах, я встречаюсь по вечерам с ними, я смотрю те же самые сайты и не смотрю другие и так далее. То есть я живу в некоем социальном пространстве, в котором у меня создается иллюзия солидарности с другими обитателями этого пространства. Я с ними на одной волне, я с ними на одной ноте, в их обществе я себя чувствую хорошо. А в обществе тех людей, которые не разделяют этого всего и куда-то смотрят на сторону, в их обществе я чувствую себя плохо. Это вообще не связано ни с чем религиозным, это связано с какими-то социопсихологическими границами того мира, в котором я достаточно уютно передвигаюсь.