Небольшой текст, посвященный последним дням жизни Цветаевой. Как то совершенно не возможно представить меру унижения и абсурда через которую ей пришлось пройти. Откуда то неприменно появлялись гадкие людишки творческих профессий, которые начинали проявлять бдительность, административный восторг и разнообразно куражится над жертвой.
«Потом он рассказал мне о заседании Совета эвакуированных — он, оказывается, член Совета и был там. Сначала вызвали Марину Ивановну — она была приглашена заранее — и попросили объяснить, почему она хочет переселиться из Елабуги в Чистополь? Семьнин считал этот вопрос бесстыдным, издевательским. «Ведь мы не следственные органы, не милиция, ведь это уже не вопрос, а допрос! — повторял он мне. — Какое кому дело, почему и где она хочет жить? Марина Ивановна отвечала механическим голосом, твердила одни и те же заученные наизусть слова: «В Елабуге есть только спирто-водочный завод. А я хочу, чтобы мой сын учился. В Чистополе я отдам его в ремесленное училище. Я прошу, чтобы мне предоставили место судомойки…» Она ушла, и мы приступили к обсуждению. Прочли вслух письмо Асеева: поддерживает просьбу Цветаевой. Потом самым мерзким образом выступил Тренев. Сообщил, что у Цветаевой и в Москве были, видите ли, «иждивенческие настроения»… Да ведь она, не покладая рук, переводила! Потом счел нужным напомнить товарищам, что время, видите ли, военное, а муж Цветаевой, видите ли, арестован и дочь — тоже; и опять — время военное, бдительность надо удвоить, все они недавние эмигранты, муж Цветаевой в прошлом белый офицер.»
Все таки, кроме мерзавцев, было удивительно много благородных людей. Ведь уже случился 37 год и они видили, чем кончаются душевные порывы, однако умудрились сохранить и человеческое достоинство, и собственное мнение, и роскошь рисковать.
Люше, упоминаемой в тексте, с которой Лидия Чуковская учила английские слова, пока Цветаева курила на завалинке, в последний (предпоследний ?) день своей жизни, перешли все авторские права на тексты ее мамы и деда. Причем она их не отсудила, а именно получила, от Корнея Чуковского, написавшего специальный документ:
«Стоит ли говорить, что все права переходят тебе и Люше…» Предполагаю, что человек Елена Цезаревна Чуковский пожилой, интеллегентный и порядочный. Всю жизнь, посвятившая изучению и пропаганде наследия деда и мамы. Вот если бы такую Люшу уговорить быть организатором общественного движения по выкупу прав на значимые русские тексты, для некоммерческого использования в интернете, то дело было бы практически сделано.
На довольно активном сайте, посвященном семье Чуковских, который ведут две девушки (одна из них — юрист по авторским правам), мне ответили, что совершенно точно никаких прав, тем более эксклюзивных, км.ру (и никому другому) передано не было. Значит, если км. ру попросили снять Мошкова тексты Чуковского, то это опять утка.
Все таки не очень понятно, как можно продавать текст, в котором один русский литератор описывает как другой русский литератор в мучениях помирал, рассуждая о россии, о родине, о русском языке?
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно всё равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне всё равно, каких среди
Лиц — ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским, медведем, без льдины.
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино,
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё — равно, и. всё — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина… —
Удивительно, что человек, который выступил зачинщиком суда против Мошкова, одновременно пытается обрести почет и уважение рассуждая на тему «как нам обустроить Россию». Это какой то закон подлости: хлеб всегда падает маслом вниз, и всегда находиться урод, который он собственной пустоты и бездарности затеет очередную масштабную гниль.