Настоящая глобализация будет выглядеть так: люди с достатком и влиянием не только будут жить в элитарных домах или спец.домах, они по простому переселяться в специальные страны, организованные максимально комфортабельным образом. По мере необходимости они или их доверенные лица, будут навещать свои владенья, приносящие им прибыли. Естественно, что вопросы экологии, преступности и другие неприятные моменты в жизни аборигенов не коснутся хозяев. Феодальные князья, которым постоянно приходилось иметь дело со своими вассалами, могли бы только позавидовать образу жизни власть имущих 21 века.

Сын Валентины Матвиенко в ближайшее время переедет в Лагеди. Одновременно он планирует подать ходатайство о виде на жительство в Эстонии, пишет местная газета Аrileht.

Сын Матвиенко вместе с гендиректором Lukoil Eesti Евгением Большаковым и крупным акционером банка «Санкт-Петербург» Александром Савельевым уже приобрел в прошлом году живописный остров на реке Пирита недалеко от мызы Лагеди. Учрежденное троицей для сделок в Эстонии предприятие SMB Invest (директором которой является Большаков) планирует построить там восемь домов для влиятельных российских бизнесменов.

На втором этапе своей деятельности SMB Invest откроет вертолетное сообщение между Таллинном и аэродромом в Пулково. Для этого будут приобретены французские или американские вертолеты на 15 пассажирских мест, которые будут летать между двумя городами ежедневно.Comments | Comment on this

Читаю интервью с юзером в РЖ.

Вопрос: Не секрет, что российские женщины в большинстве своем очень скептически относятся к феминизму. Перспектива уравняться во всем с мужчиной скорее пугает, чем вдохновляет наших соотечественниц. Дело, думаю, в том, что феминистки, ставящие своей целью разоблачение общественных мифов о женщине, вместе с этим как бы лишают ее некоего загадочного ореола. А может ли женщина (в особенности русская) существовать без загадки?

Л.Л.: Существовать без загадки? Да если она, российская женщина, смогла выжить, невзирая на эту так называемую «загадку», то уж без нее она точно не пропадет. Ваш вопрос для меня имеет только один смысл: сможет ли женщина, неважно, российская или турецкая, пробежать дистанцию без кандалов? Или без чадры? «Загадка» — это льстивый эвфемизм, с помощью которого консервативный социальный дискурс убеждает женщину в преимуществах бега в кандалах. Лучше давайте посмотрим на ее реальное положение. Может, она благодаря своей «загадке» имеет прочную семью, материально обеспечена, независима, счастлива и любима? Что, с «загадкой» легче найти жениха? Или она, эта пресловутая загадка, как-то компенсирует все то, чего российская женщина не имеет по сравнению с женщиной западной? Например, твердые правовые гарантии, равные шансы на карьеру, социальную защиту при наличии ребенка? Я не вижу ни одной позиции, которую бы российские женщины выиграли, прилежно проклиная эмансипацию и феминизм. При этом большинство из них ни о том, ни о другом не имеет ни малейшего понятия. Феминизм, кстати, никогда не проповедовал «приравнивания» женщин к мужчинам. Феминизм и в самом деле очень радикальная идеология, он утверждает, что женщина в ходе реальной истории еще не обрела своей идентичности, что культурные нормы, традиции и все механизмы патриархатного общества навязывают ей как «истинные» такие представления, которые противоречат ее реальным интересам, что ее искусственно удерживают на пространстве «приватной» сферы, где практикуется неоплаченный труд и невозможно сделать карьеру. Везде, где романтики возводят очи к небу и лепечут о «загадке» женственности или мужественности, специалисты ставят вопрос о культурных механизмах.

Только прожив полных 4 года в Америке, могу наверняка утверждать, что российским женщинам живется очень плохо. Им приходится играть все социальные роли одновременно. Мало того, что они основные добытчицы в большинстве семей, они еще обязаны «за собой следить». Россиянки — фанатичные посетительницы женских салон, а среднестатистическую женщину с российскими корнями легко узнать в иностранной толпе по яркому макияжу и высоким каблукам (возможно, она подсознательно играет роль проститутки?). Русские пожилые тетушки — активные посетительницы всех возможных культурных мероприятий, а знаменитая русская бабушка (ТМ) неиссякаемый политический фронтовой ресурс: и для сталинистов, и для демократов, и для всех остальных.

В Нью Йорке, в Виллидже, где мы живем, на детских площадках гуляет с детьми равное количество мам и пап.

Для большинства пап — это не «вечерняя прогулка, после трудового дня». Многие папы — сидят дома с детьми лет эдак до 3-ех, пока деньги на всю семью зарабатывает жена.

Папы не читают газету или болтают по телефону, они с увлеченно возятся с потомством. В основном — это молодые, красивые, умные люди, а вовсе не пожилые отчаявшиеся неудачники, которых «не берут на нормальную работу». Вчера папаша-музыкант, привел на детскую площадку 3 друзей-приятелей из своей музыкальной команды, чтобы развлекать 4 летнюю дочку. Музыканты пели детям песенки, катали всех желающих детей на плечах и играли в догонялки.

Представить себе подобную картину на российской детской площадке, населенной мамашами и бабулями, совершенно не возможно.

А среднестатистическая российская женщина — усталая мать-одиночка (или замужем за пьющем или занятым своими делами мужчиной), бегущая с плохооплаченной работы за ребенком в дет. сад. Почти всем моим разведенным подружкам мужья не платили алименты и поймать их было не возможно. Рождение даже одного ребенка в таких условиях — настоящий подвиг, а о том, чтобы рожать двух могут мечтать только немногочисленные жены новых русских. Впрочем, у этих свои проблемы.

Такое положение почти не связано с экономикой. Российским женщинам действительно сложнее, чем нью йоркским заработать денег, тем более обеспечить всю семью, однако, в данном случае, важнее культурные стереотипы. Все мои знакомые американцы с русскими корнями, даже те, кто покинул Россию несколько десятков лет назад, воспроизводят модель поведения исторической родины: «бабы на кухне, мужчины в курилке».

Евреи ежедневно повторяют молитву: «Спасибо г-ди, что я не родился женщиной». Я бы посоветовала Нью Йоркским женщинам повторять молитву: «Спасибо, что я не родилась женщиной в России».Comments | Comment on this

Ирина Ясина в ЖЖ — .

по ссылке от

Ирина Ясина в ЖЖ — .

по ссылке от

Кажется,Ирина Ясина совершенно серьезно считает себя человеком власти оппозиционным и даже находящимся в опасности.

Про статью в Известиях, где есть ее фотографии, Ясина пишет:

Мне вчера позвонило человек пять примерно с такими словами: На полосе три фотки. Двое мужиков —

уже. Ты пока на свободе. Собирайся и побыстрее уезжай.За границу. Куда

же еще?»

Ну и что прикажете с этой идеей делать? В России пока еще в

УК нет наказания за инакомыслие. Так что какие к нам претензии? А еще

вопрос — что там делать, за границей? Со скуки сойдешь с ума через

полгода. Или я не права?

Марат Гельман с женой тоже обмолвились как-то, что российские власти становятся непредсказуемыми и, возможно, нужно будет уезжать. Меня тогда поразили эти слова.

Ведь эти люди — московская элита, сами плоть от плоти власти…Comments | Comment on this

Интервью с Еленой Сорокиной — куратором большой русской выставки в Нью Йорке («Конкурирующее пространство в постсоветском искусстве» ), последовавшей за Выставкой в Гугейнхайме и «Россией-2» Марата Гельмана в Whitebox.

— Расскажи, пожалуйста, как ты оказалась в Нью-Йорке и вообще за границей?

— В Нью-Йорк я приехала из Парижа, куда в свое время переехала из Брюсселя. Училась же я в Германии — в Берлине и Бонне, где окончила факультет истории искусства и защитила магистерскую диссертацию об известной инсталляции Кабакова «Туалет», которую он показал на Документе 1992 года в Касселе.

— Считаешь ли ты себя россиянкой? Русский взгляд на мир ближе тебе, чем взгляд западного человека?

— Вопрос философский. В Нью-Йорке, в этом интернациональном котле, где происхождение зачастую неважно, вполне можно сказать — я из Европы, и этим удовлетворить любопытство публики. Здесь национальная принадлежность — вопрос выбора, ее можно дискурсивно оформить по желанию, говоря, например: я из Колумбии, но уже очень давно уехал, все забыл и чувствую себя чистокровным нью-йоркцем. А вот коренные жители лелеют историю своей иммиграции и подробно рассказывают, что семья отца у них, к примеру, из Индонезии, а по материнской линии они из Шотландии. Я недавно видела весьма интересную видеоработу нью-йоркской художницы Нины Хачатурян, посвященную истории ее семьи. На экране ее родители рассказывают о своем происхождении: отец — армянин из Турции, мать — представитель финского меньшинства в Швеции, дома они говорят по-английски. Сама художница, выросшая в Америке, учится говорить на «родительском английском», то есть имитирует их акцент, пытаясь таким образом приблизиться к исторической памяти семьи. Ну а я, не желая утруждать собеседников сложной историей своих перемещений в пространстве, всем говорю, что я русская. И, естественно, буду русской по сравнению с индонезийцем, сидящим по правую руку, или немцем, сидящим по левую руку, но вполне могу оказаться менее русской, чем только что приехавший из России соотечественник или житель Брайтон-Бич.

— Как начиналась твоя карьера в современном искусстве?

— Окончив университет в Бонне, я переехала в Брюссель, стала арт-критиком, писала для немецких изданий. Затем получила две стипендии в Париже и перебралась туда. Там же прошла специальный курс «Международная кооперация в искусстве», который готовит, в частности, к кураторской деятельности. В Нью-Йорке меня приняли в кураторскую программу при галерее Уитни, чему я была очень рада: попасть туда сложно, помимо всего прочего, нужен очень хороший английский.

— Что представляют собой современные нью-йоркские художники? Интересно ли тебе с ними работать?

— Нью-Йорк — кураторский рай, сюда приезжает выставляться весь мир. Здесь можно специализироваться на чем угодно — от соцреализма до развитого феминизма, актуального африканского искусства или китайского видео. И здесь чрезвычайно сложно быть снобом — почить на лаврах, застыть в позе и принимать визиты. Поскольку мир искусства большой, чрезвычайно динамичный и профессиональный, его участники находятся в очень плотном дискурсивном пространстве и вынуждены проявлять интерес к разным идеям, даже если у них достаточно своих собственных. Помимо выставок в Челси, где количество вернисажей переваливает за полсотни в неделю, есть масса некоммерческих галерей, чьи проекты, видеопоказы, лекции зачастую еще интереснее. Лекции вообще очень важная часть художественного процесса. Даже Джефри Дейч регулярно приглашает Жижека, — представьте, что происходит в более «прогрессивных» местах. Все постоянно конкурируют друг с другом, все общаются; что бы ты ни сделал, кто-то обязательно будет тебя критиковать. Не хаять, а профессионально и со знанием дела критиковать. Я здесь за три года сделала шесть выставок, и не думаю, что это получилось бы где-нибудь еще, — я ведь не привязана к определенной институции. На четырех были представлены нью-йоркские художники разных национальностей, две были посвящены постсоветской тематике.

— Скажи, а чем современные российские художники отличаются от своих западных коллег?

— Ничем. Я могу сказать, чем Осмоловский отличается от Кулика, а Ковылина — от Марины Абрамович. Честно говоря, процентное содержание русской крови меня мало волнует, меня интересуют конкретные художники, их позиции и работы. Национальность в художественном мире — категория отчасти условная: все художники «глобального севера» — просто художники, а чем дальше на юго-восток, тем явственнее национальное. Для серьезного куратора делать национальные выставки на экспорт давно считается дурным тоном. Когда куратору нечего сказать или не хочется напрягаться, он делает выставку под названием «Молодые итальянские художники» или «Новая живопись из Африки». В то же время я считаю, что специфические «местные» темы невероятно интересны и важны, если хорошо сделаны, умно сформулированы и профессионально переведены на язык современного искусства. Для России это может быть советский исторический опыт, например, или трансформации коллективного сознания. При этом не надо путать национальность как категорию и локальный материал, на который опирается произведение. Чехов (прости за столь лобовой пример) писал исключительно о русских. То есть сильное универсальное высказывание возможно на основе материала, который очень хорошо знаешь, иначе получаются общие места. Многие американские художники (в расширенной трактовке, предложенной на последней Биеннале в Уитни) укоренены в местном материале, они хорошо знают то, о чем говорят: американскую историю, здешние телесериалы, молодежную культуру, локальную политику и экономику. (Понятно, что их локальность — имперская и проще переводится на глобальный язык современного искусства).

— Не расскажешь ли о последней выставке в Нью-Йорке, которую ты подготовила?

— Моя выставка была посвящена постсоветскому пространству и называлась «Contested Spaces» — «Пространства конфликтов». Я имела в виду не только имперское пространство бывшего Советского Союза, распавшееся на жестко конфликтующие друг с другом территории, но и урбанистические пространства больших городов, превратившихся в арену борьбы за выживание. Меня интересовали проекты молодых художников в общественном пространстве (группы КЭТ и РЕП, например), мне было важно связать их с классическими акциями Осмоловского. С геополитической точки зрения наиболее четкий образ постсоветского пространства создали, пожалуй, Гульнара Касмалиева и Муратбек Джумалиев в своей инсталляции «Транссибирские амазонки», посвященной «челнокам» (воистину «всесоюзная» метафора). Некоторые аспекты было довольно сложно донести до американцев — ведь знание о бывшей советской территории насквозь идеологично. На выставке я постоянно водила частные экскурсии по заказу — для кураторов, критиков, художников, которым интересна эта тема, — и была поражена, сколько приходилось объяснять. Говоря, например, о работе Ольги Чернышовой «Участки» и упоминая приватизацию, приходилось начинать с ленинских декретов и читать краткую лекцию по истории частной собственности в СССР. В Европе совсем другая ситуация, ведь половина Европы была, как здесь выражаются, коммунистической, и азы там знают, из-за океана же перспектива выглядит иначе. Поэтому выхода два — или плясать калинку-малинку, весело и доходчиво оформляя старые клише, или серьезно заниматься теорией, чтобы вести диалог на уровне. Все, что связано с темой пространства — архитектура, урбанистическое развитие, постоянное переосмысление статуса общественного пространства, — пользуется здесь пристальным вниманием. В России же это направление не развито.

— Традиционный для этой серии интервью вопрос — о современном политическом искусстве.

— Именно это направление притягивает талантливых молодых художников, именно здесь происходит что-то новое, радикальные жесты, переосмысление роли художника и статуса произведения искусства. Все мои выставки в Нью-Йорке носили явную политическую окраску. Первая выставка — «Crude Oil Paintings», которую я сделала в галерее White Columns два года назад, была посвящена нефти. К сожалению, на русский невозможно перевести игру слов: «crude oil paintings» объединяет понятия «сырая нефть» и «масляная живопись». Другая выставка была об образе врага, параметры которого радикально изменились в Америке со времен «холодной войны». Замечу, что дискурс политического искусства в Нью-Йорке чрезвычайно дифференцирован; есть более или менее радикальные группировки, люди, которые делают что-то в стенах галерей, и те, кто от этих стен отказывается. Помимо всего прочего, дискурс очень серьезно озабочен понятием use value — «полезности» в искусстве, многих не удовлетворяет пребывание внутри эстетических границ. На стыке этих позиций находится группа «The Yes Men», у которой очень силен перформативный аспект. Некоторые их акции серьезно воздействуют на реальность. Самой, пожалуй, нашумевшей акцией стало интервью на Би-би-си, в котором представитель группы выдал себя за пресс-секретаря химического концерна Dow, ответственного за крупнейшую индустриальную катастрофу, произошедшую в индийском городе Бопал. В прямой трансляции по телеканалу представитель группы объявил, что компания наконец-то решила возместить ущерб пострадавшим и выплатить им сумму порядка нескольких десятков миллионов долларов. Интервью было дано рано утром в Париже. В главном офисе компании в Нью-Йорке в это время все спали. Нетрудно вообразить, каким было их пробуждение…

— Чем Европа отличается от Нью-Йорка?

— Нью-Йорк являет собой причудливую смесь примет первого и третьего мира. Вот посмотри на Мэдисон-авеню: главная магистраль гламурных бутиков с нарядами по десять тысяч долларов, и покрыта раздолбанным асфальтом советского образца. Участок перед дверью бутика добросовестно моют экологическим шампунем, а выбоины размером с воронку, находящиеся неподалеку, инвестиций уже не привлекают. Все, что относится к общественному сектору, поддерживается на уровне минимального функционирования. В Нью-Йорке, пожалуй, самое ужасное метро, которое мне приходилось видеть: с потолков капает вода, бегают огромные крысы. Разница между людьми, занятыми в сфере элементарных услуг, в европейских и американских городах огромна: в европейском магазине, банке, на почте, встречаешь обычно людей со средним образованием, здесь же вас обслуживают те, у кого по виду за спиной два класса. Что не удивительно: образование здесь — предмет роскоши, а дешевое образование всего лишь развивает профессиональный кретинизм. В то же время интеллектуальная элита, вышедшая из Ivy League, по уровню знаний заткнет за пояс любого; именно она формирует на мировом уровне дискурс во многих сферах, в том числе и в современном искусстве. В Нью-Йорке сильно ощущается «имперский дух», который напоминает мне нашу советскую родину, и в частности ее универсалистскую идеологию. Если в СССР идея равенства наций и народностей пропагандировалась в живописи, то здесь это постоянно присутствует в рекламе, когда, например, косметическая компания создает образ равенства и братства из афроамериканки Бейонсэ, латиноамериканки Дженифер Лопес и кого-нибудь «истинно арийского» вида — скажем, Николь Кидман.

— Каковы твои планы на будущее? Где ты собираешься жить, какие выставки готовишь?

— Где буду жить — предугадать не могу, но это и не важно. Я наработала в профессии некую критическую массу, при которой место жительства уже, к счастью, ничего не меняет. Занимаюсь сейчас парой проектов: похоже, действительно повезу нефтяную выставку на Московскую биеннале, если удастся решить все организационные вопросы; намечается большая выставка в Париже, в Нью-Йорке работаю над серией выставок с парой художников из Дании. Вообще, собираюсь в ближайшем будущем разрабатывать несколько крупных проектов, ко мне обращаются с предложениями серьезные музеи. Подробнее пока не могу — профессиональный секрет. Да, и еще меня пригласили участвовать в экспериментальном выпуске журнала, полностью посвященном художникам из России.Comments | Comment on this